На диете - Страница 89

Помню, меня всегда поражала одна вещь. Как это алкоголики чувствуют, что “допились до ручки”? Много лет назад я делала репортаж о женщинах-алкоголичках. Так вот, каждая из “завязавших” абсолютно точно называла день и час, когда ее озарило – все, хватит.

Тогда я с ними не спорила, но в глубине души сомневалась. Неужели нечто подобное можно осознать столь ясно? Зря сомневалась. Однажды для любого из нас наступает миг откровения. Мама умерла. Сара-Джейн тоже. Фрэнклин жив, но и он не вернется. И даже Барбары Аверс больше нет, потому что такой, как прежде, я не буду уже никогда. Настал час похоронить мертвых и вернуться к живым.

Решительно оторвавшись от кресла, я поднялась на чердак и начала сносить одежду Сары-Джейн в спальню. Когда сходила туда в пятый раз, ноги отказались служить, зато наверху не осталось ни единого шарфика. Едва переведя дух, я все перемерила, бросая на ковер вещь за вещью, и скоро по колено утопала в шелках и муарах.

Шкафы по-прежнему ломились от моей прежней одежды, хотя вот уже несколько месяцев я не могла в нее втиснуться. Одеваясь поутру, я бегала на чердак. Но сколько себя ни обманывай, именно гардероб подруги мог теперь выручить меня, а собственные тряпки давно уже сделались чем-то призрачным и нереальным.

В тот достопамятный день, когда на мне впервые не сошлась молния ее платья, я едва не лишилась сознания. Впрочем, быстро нашла объяснение – наверняка эту вещь Сара-Джейн купила для встречи выпускников. По такому поводу она неизменно садилась на жестокую диету и сильно худела.

Я давно уже не представляла, какой размер ношу, потому что Сара-Джейн всегда выпарывала из швов предательские этикетки. Началось это еще в пятом классе. Одна девчонка забралась тогда в ее шкафчик и раструбила по всей школе, какой размер носит моя подруга. Как-то я спросила Сару-Джейн:

– Если стесняешься своего размера, почему бы не похудеть?

– Не стесняюсь я, – возразила она. – Вполне себе нравлюсь, но терпеть не могу, когда кто-то сплетничает о моем весе и допытывается, почему я его не сброшу.

С тех пор я никогда больше не касалась этой темы. И вот вещи Сары-Джейн становились мне малы.

Целый час я провела перед зеркалом, примеряя одежду и изучая свое отражение. Сара-Джейн обожала пестрые узоры и оборки, в которых я выглядела совершенно по-дурацки. Ее любимые цвета – бежевый, персиковый, бледно-голубой – превращали меня в блеклую моль. Но я носила все это. Почему? В память об ушедшей подруге? Или в наказание?

Я вяло высвободилась из последнего платья – темно-синего, с большим отложным воротником, точь-в-точь детский матросский костюмчик – и осталась с зеркалом один на один.

Значит, вот какая ты, Барбара... Привет. Это все еще ты? Безвольно повисшие руки скрывали сантиметров десять, а то и пятнадцать на боках и бедрах. Чтобы быть предельно честной, я развела руки в стороны. Итак, раз, два, начали! Веки опухли, глаза превратились в щелочки – это ладно, последствия попойки и недосыпа. Толстые щеки плавно перетекают в два с половиной яруса подбородков. Так, идем дальше. Мощные плечи, бычий загривок. По предплечьям гуляют волны рыхлой плоти. Нежные локти по-прежнему изящны, а вот запястья стали мясистыми и одутловатыми. Пальцы-обрубки.

Руки затекли. Я уронила их и повернулась боком. Это что, мой живот? Немедленно втянуть. Я напрягла мышцы до черноты в глазах, но безрезультатно. Грудь, и прежде весьма скромная, не стала пышнее, только отвисла и сплющилась двумя сдутыми воздушными шариками. Туловище казалось одинаково бесформенным что спереди, что сзади. А бедра... Не бедра, а победный гимн необузданной плоти. Где-то среди этого буйства теряются впадины коленных чашечек. Толстые икры. Заплывшие щиколотки. Но есть же во мне хоть что-то привлекательное?..

– У тебя прекрасные, вьющиеся от природы волосы. Потрясающие глаза. – Я похлопала набрякшими веками. – Блестящие, ухоженные ногти и очаровательные ушки изящной формы.

Самовнушение потихоньку действовало, мое отражение заметно приободрилось, и я заговорщицки подмигнула ему.

– Ты умна, талантлива и к тому же в ладах с компьютером. Может, это и немного, но это ведь только начало.

Одежду Сары-Джейн я запихала в несколько огромных пакетов – по пути в редакцию заброшу в приют для бездомных. Все свои элегантные наряды-маломерки перетаскала на чердак. Если за год в них не влезу, избавлюсь без всякой жалости. Теперь в гардеробе одиноко болтались три мастерски сшитых платья самого простого покроя – творения личной портнихи Кэтлин.

Часы пробили шесть. На пробежку времени нет, но я все же улучила минутку, чтобы позвонить Кэтлин.

– Слава богу! – с чувством сказала она, узнав, что Фрэнклин смылся. – Ты как там, держишься?

Я искренне уверила ее, что держусь, и еще как. Ее день был забит под завязку, мы уговорились вместе поужинать завтра. Наконец я спрятала в портфель статью о миссис Пэйн, уложила вещи Сары-Джейн в машину и поехала в город.

Над крышами расцветал новый день моей жизни.

Я следила, как Морт, редактор нашего отдела, штудирует мою статью. Он улыбался – зрелище редкостное и не особенно красившее его диковатую физиономию. История миссис Пэйн – я назвала ее “Незаметное чудо” – проняла даже его.

– Спасибо, Морт, – прочувствованно сказала я, хотя и сотня “спасибо” не смогла бы вместить мои чувства.

– Не за что, – буркнул он.

Определенно, хрестоматийные семейные ценности снова входили в моду в нашем обществе. И только я плыла против течения – моя личная жизнь, как всегда, шла вразрез с общенациональными тенденциями. Я прилежно посещала церковь, когда высмеивать религию считалось особым шиком. Оставалась преданной женой, когда все вокруг разводились. А теперь вот послала мужа к черту – именно тогда, когда все взрослое население США заново открывало для себя ценности семьи и брака.