На диете - Страница 43

К счастью, он примчался почти сразу же, тепло обнял, потащил по какому-то новому, незнакомому коридору.

– Добро пожаловать домой!

Длинный зал отдела новостей выглядел чужим и в то же время до слез родным. Вместо дубовых столов и расшатанных стульев повсюду были легкие металлические конструкции, хотя и расставленные в прежнем хаотическом беспорядке и тесноте. Я походя пробежалась пальцами по краю зеркально-гладкой столешницы.

– Никаких тебе заноз. И ящики, наверное, уже не заклиниваются наглухо, разбухнув от сырости.

– Не забыла еще? – Кэмерон подмигнул через плечо. – Вот послушаю тебя и начну жалеть о добрых старых временах.

Что до меня, я уже жалела. Чем дальше, тем сильнее все казалось близким и чужим одновременно. Прежде над столами клубилось густое сизое облако сигаретного дыма. Теперь – ни дымка, ни запаха.

– Твои сотрудники поголовно бросили курить или удалось наладить вентиляцию? – изумилась я.

– И то и другое.

Но более всего поражала тишина. От края и до края огромного зала, преданно помаргивая курсорами, разливалось море компьютерных экранов. Единственная печатная машинка – допотопный “Ройял” – тускло чернела на особой подставке возле окна, да и та была выпотрошена и служила оригинальным кашпо для плюща. Памятные мне пронзительные вопли телефонных звонков сменились вкрадчивыми, мелодичными трелями. Среди всего этого технического великолепия мелькнула пара знакомых лиц, но в массе своей сотрудники оказались новыми и удручающе молодыми. Среди них я чувствовала себя никчемной старой корягой.

– Уверен, это место ты помнишь.

И Кэмерон распахнул передо мной дверь кабинета, отделенного от зала стеклянной стеной. Я охнула и застыла в проходе – он застал меня врасплох. В моей памяти кабинет главного редактора все еще принадлежал отцу. Я все еще представляла на стене за редакторским креслом множество его фотографий – отец с президентами США, отец с киношными и спортивными звездами, с нашими и иностранными политиками и бизнесменами, знаменитыми аферистами и заслуженными копами. А еще письма от знаменитостей – Нельсон Элгрен и Сол Беллоу написали ему лично, а два автографа – Уолта Уитмена и Карла Сэндберга – он купил.

После его смерти я благоговейно уложила все эти сокровища в коробки и увезла домой. Так они и лежали, нераспакованные, в подвально кладовке. Фотографии отца я могла помыслить лишь в одном-единственном месте – на стене его кабинета. Там они для меня и оставались. Но настоящая стена, которую я пожирала сейчас глазами, хранила мгновения уже из жизни Кэмерона. Пробираясь через отдел новостей, я еще могла тешиться иллюзией, что былое живо. Оказалось, я лишь подглядывала за ним в щелочку. Теперь дверь в мое прошлое с безнадежным грохотом захлопнулась.

– Вот, подарок тебе принесла.

Я растянула губы в легкомысленной улыбке и небрежно кинула кейс на чистый и строгий редакторский стол. Замки щелкнули слишком резко. Совладав с трясущимися руками, аккуратно извлекла из кейса плотный конверт со статьями. Спокойней, Барбара. Даже Кэмерону незачем знать, что каждая страница щедро удобрена твоим потом, что любое слово легло на лист и сцепилось с другими словами после сотен правок. Пусть никто и не подозревает об этой добровольной пытке по восемь часов в день – даже больше, если учесть изматывающую предрассветную бессонницу. Я утешалась надеждой, что ежедневные тренировки в подобном режиме укрепят мою “журналистскую жилку” и дальше дело пойдет быстрее, но на легкие победы уже не рассчитывала.

Кэмерон уселся в кресло и деловито открыл конверт.

– Присаживайся.

– Ты собрался читать прямо сейчас?

Он понимающе взглянул на меня, помедлил, взвешивая на ладони жалкую стопку бумаги:

– Барбара, это же не “Война и мир”. Потерпи десять минут. И не дергайся так, выпей кофе.

– Кто у вас тут занимается связями с общественностью? Передам ему кое-какие материалы о кампании Фрэнклина.

– Второй ряд, дальний стол. Звать Спирз.

Достав из кейса папку с бумагами Фрэнклина, я вышла из кабинета. Дурнота разыгралась не на шутку. В желудке что-то билось и клокотало, словно я наглоталась живых жуков и теперь они скреблись внутри, пытаясь вскарабкаться по стенкам пищевода.

Какой злобный дух насвистел мне в ухо, будто после семнадцатилетнего перерыва я еще способна что-то написать? Редактирование школьных стенгазет и горстка заметок – вот и вся моя “журналистика”. Колонка “Спросите Барбару”? Так это чистой воды викторина. Игра в вопрос-ответ, требующая одного – элементарного поиска информации.

А Сидни Крайгер – перебежчик, которого я дерзнула заменить, – всматривался в мир проницательным и ироничным взглядом, пропускал его через себя, объяснял и высмеивал. Каждый день! Он выдавал блистательные тексты даже по выходным. Я просто-напросто рехнулась.

Спирз оказался очаровательным длинноногим созданием по имени Соня с огненной шевелюрой и личиком энергичной куклы Барби. Многолетние наблюдения и математический дар позволили нам с Сарой-Джейн вывести формулу для расчета интеллектуального коэффициента таких вот Сонь. Формула выглядела просто и изящно: ИК = вес (в килограммах) – рост (в дециметрах) + возраст. Сонины 49 кило, метр восемьдесят три и 21 год обеспечивали ей сомнительное достижение в 52 балла. Для сравнения: мой ИК уже сейчас равняется девяноста четырем и обещает расти вместе с годами и жировыми складками. Наша формула не была идеальной, но, как правило, попадала в самое яблочко. Поэтому, навскидку произведя расчет Сони Спирз, я приклеила на лицо радужную улыбку и запаслась терпением. Говорить придется предельно медленно и отчетливо, подбирая самые доходчивые слова.